Лидер Национального фронта убежден, что сегодняшняя система Франции — это «тоталитаризм с человеческим лицом»
— Почему одной из важнейших тем вашей предвыборной кампании стала борьба с преступностью! И какие меры вы полагаете необходимыми для того, чтобы вновь сделать безопасными улицы французских городов?
— Проблема эта касается всех обитателей Франции: все они желают спокойствия и безопасности, обеспечение которых является первейшей обязанностью государства. Однако во Франции, согласно исследованиям, ежегодно совершается 15 миллионов правонарушений, и только 4% из них заканчиваются наказанием.
К увеличению уровня преступности в наших городах привела совокупность многих причин. И важнейшая из них — это массовая иммиграция: скопление во французских городах большого количества иностранцев, которые не ассимилируются, а часто и не хотят ассимилироваться.
Но есть и другие причины. Это — утрата моральных и религиозных чувств и принципов, а также бессилие и неспособность образовательной системы — следствие ее многолетней «марксизации» (где царит идеология 68-го года с ее «запрещено запрещать»), отсутствие сильной и определенной политики поддержки семьи и, наконец, разрыв той естественной связи между армией и нацией, которые создаются военной службой по призыву.
В итоге более 20% правонарушений совершается лицами, не достигшими 18-летнего возраста. В течение двадцати лет все правительства, как левые, так и правые, предпочитали, по их словам, превентивную политику репрессивной. Хотя на деле они не предотвращали никаких преступлений. Как, впрочем, и не наказывали за них. У них просто не было соответствующего инструмента.
Поддержание порядка в стране означает постоянную необходимость применять закон, исполнять наказание преступников. Это наказание должно быть справедливым, быстрым и исполнимым. Но для этого государство должно прежде всего обладать моральным авторитетом. Чтобы подростки в пригородах не воровали, нужно, чтобы министры не воровали при исполнении своих обязанностей.
Один шофер такси как-то спросил меня: «Господин Ле Пен, все говорят, что вы самый богатый кандидат на пост президента. Я думаю, что ваши конкуренты зря прибедняются, когда говорят, что у них нет денег. Кто поверит, что Францией управляют люди, которые к 50-55 годам, то есть за тридцать лет такой работы, не могут сколотить себе миллиона франков?»
Как простой «высший функционер», вроде господина Жюппе, может набрать средств для покупки дома стоимостью 15 миллионов франков, — для меня загадка.
Когда я вижу за спиной господина Раффарена (который и был выбран в качестве прикрытия) таких людей, я говорю себе: О-ля-ля! Хотя сам Раффарен — неплохой человек, но он находится в кругу бесчестных людей. Можно, конечно, вспомнить слова некоего жителя Ниццы: «Может, наш мэр был и не очень честным человеком, но город его неплохо выносил!» Но о Франции в целом нельзя сказать и этого.
К тому же у нас весьма пристрастная юстиция, представляющая собой настоящий синдикат — объединение левых и крайне левых не скрывающая, что руководствуется своими понятиями в большей степени, нежели законами республики.
У нас явно недостаточное количество следователей: сегодня их ровно столько, сколько было в XIX веке! Явно не хватает и мест заключения: всего 50 тысяч камер, в то время как нам необходимо не менее 200 тысяч.
Что до предотвращения преступлений, то для этого нужно прежде всего вернуть семье ее традиционную роль и значение. (Политика финансовой и юридической поддержки семьи стоит в программе нашей партии в прямом смысле на первом месте.) Наша школа вновь должна озаботиться воспитанием морали, гражданской ответственности, уважения французских традиций и т.д. Следует также прекратить приток иммигрантов в страну и приступить к высылке иностранных преступников и правонарушителей.
Я был первым и в течение многих лет единственным, кто говорил об этой проблеме. Почему теперь она оказалась в центре избирательной кампании? Только потому, что за нее в попытке переизбраться ухватились лица, несущие ответственность за нынешнее положение дел.
— А какие меры вы предлагаете для улучшения условий жизни населения Франции и для оздоровления французской экономики?
— Предложения, с которыми мы выступаем, являются глубоко реформаторскими и совершенно реальными. Они вдохновляются, во-первых, философией общего блага и, во-вторых, здравым смыслом.
Наша цель состоит в возвращении свободы и достоинства Франции и ее гражданам. Это означает прежде всего уменьшение налогового бремени — дабы защитить от посягательств большую часть заработков и прибылей, получаемых трудящимися французами. Ведь их труд производит реальные богатства страны, и этот труд должен почитаться во всех смыслах — в том числе и в налоговом.
Я предлагаю ввести конституционную норму, согласно которой налоговые поступления в бюджет не должны превышать 35% валового внутреннего продукта.
Кроме того, необходимо отменить два вида налогов. Первый — это налог на наследство по прямой линии. Он разрушает экономическую структуру страны. Множество небольших семейных предприятий — крестьянских, промышленных, ремесленных — разоряются из-за невозможности его выплатить. Это означает убытки для нас в размере 12-14 миллиардов франков.
Другая мера гораздо более революционная — это постепенная отмена налога на доходы. Мои противники и слева, и справа находят множество оправданий для своего нежелания идти на эту совершенно необходимую для нас меру. Хотя на самом деле не один Морис Аллэ, например, но целых пять (!) нобелевских лауреатов в области экономики настаивают на отмене этого налога, считая его губительным для любой экономики.
Он совершенно бессмыслен. Ведь количество «богатых» (определение вполне относительное) в стране не увеличивается, но все больше налогоплательщиков, декларирующих доходы, подпадает под него. Хотя мы сегодня можем сразу и вполне безболезненно освободить от него лиц с невысокими доходами (платящими по 5%). Да и суммарный объем выплат по ставке 20% равен лишь 1,5% обязательных налоговых поступлений.
Сегодня налог на доходы дает бюджету 320 миллиардов франков. Но уже в течение пяти лет после отмены налога все эти деньги (которые никто не будет закапывать в землю) окажутся вложенными в экономику. Что будет означать среди прочего рост поступлений в казну от НДС и других налогов. Франция перестанет терять инвесторов и высококвалифицированных специалистов. Будут созданы новые предприятия с новыми рабочими местами. Причем экономически оправданными местами. Приносящими доход, а не созданными государством лишь для «борьбы с безработицей» и лишь проедающими средства, полученные государством из карманов налогоплательщиков.
Господин Жоспен неоднократно говорил о том, что он уменьшил число безработных в стране. Уменьшил, но как? Подкармливая маленькие предприятия без будущего — за счет всего общества, ухудшая, таким образом, наше экономическое положение.
Вторая важная часть моей экономической политики состоит в сближении уровней оплаты ручного (физического) и умственного труда. Этот социальный разлом был произведен сразу после войны теми, кто начал завоз иммигрантов (и Помпиду в этом признался) с целью резкого снижения стоимости ручного труда во Франции.
Работники физического труда должны были нести невероятные жертвы, чтобы их дети могли после соответствующего обучения оказаться по другую сторону этого социального разлома. В итоге мы оказались обременены огромным количеством всевозможных студентов. Уровень образования упал, хотя скоро 100% людей окажутся бакалаврами. Более глупое положение трудно себе представить.
Нам необходимо глубокое реформирование образовательной системы. Нужно положить конец тому политически ориентированному образованию, которое навязывает школьная система Французской Республики — марксистская по большей части.
По нашему школьному преподаванию видно, что мы живем в пространстве анархии, в пространстве анархо-троцкизма. Начиная с 1968 года труд стал представляться молодежи как род наказания, а венцом человеческой жизни стали отпуска и каникулы. Пенсия — пораньше, рабочая неделя — поменьше, свободного времени — побольше: все это стало целью жизни и левых, и правых. Школа не торопится сообщить ученикам, что для любого «перераспределения» богатств прежде всего нужно их создать.
Мы существуем сегодня в социалистической системе, где слишком много бюрократии. Франция управляется бюрократами — высокопоставленными функционерами, выпускниками специфического учебного заведения — парижской Высшей школы управления (ЭНА). Выпускники ЭНА руководят не только государственной администрацией, но и политикой, и крупнейшими компаниями страны. Это настоящая правящая олигархия, состоящая зачастую из выскочек, презирающих народ и считающих демократию просто удобным алиби для собственной власти. Они не ищут одобрения народа, не желают действительного участия народа в определении собственной судьбы. Им вполне достаточно процедуры голосования: после получения нужного количества голосов они делают что хотят.
Я думаю, что французские политики в целом — довольно посредственного качества. И именно потому, что они происходят по большей части из государственных чиновников. Это весьма умные люди и, без сомнения, исполнители весьма высокого уровня. Но для политиков необходимы иные качества, нежели для чиновников, основанные на интуиции, оцениваемые по совершенно другим критериям. Большая ошибка думать, что хороший функционер обязательно будет хорошим политиком. Пусть хорошие исполнители получают больше денег, если это необходимо, но пусть не становятся руководителями.
— Существует во Франции свобода предпринимательской деятельности, и если да, то в какой степени?
— Чтобы открыть плотницкую мастерскую и нанять трех плотников, мне придется собирать огромное досье. (При этих словах мой собеседник показал довольно увесистую папку, хотя и раза в два меньшую той папки, что демонстрировал недавно президенту Владимиру Путину Каха Бендукидзе.) Бюрократия угнетает людей ежедневно. Если я — хороший плотник, то зачем требовать от меня знаний и умений выпускника Высшей политехнической школы? Огромное количество энергии люди сегодня тратят впустую, преодолевая бессмысленные бюрократические препоны. Причем эту бюрократию еще и содержат именно те, кто больше и продуктивнее других работает. Кто является настоящим локомотивом нашей экономики.
Ведь предприниматель, хозяин той же плотницкой мастерской, погружен в заботы не 7 и не 8 часов в день. Но тот, кто работает больше других, должен быть уверен, что большая часть результатов его труда пойдет на пользу ему, его семье, его детям. И мы понимаем, что его усилия необходимы всем другим членам общества: для того чтобы тащить вагоны, нужен ведь локомотив! Мы же постоянно ставим ему препоны и при этом цепляем больше и больше вагонов.
Что направляет этих людей, что заставляет их двигаться, вставать в 5 утра? Интерес, желание получить возможность приобрести свой дом, лодку, заплатить за обучение детей, за лечение, если кто-то в семье заболеет и т.д. Вот двигатель экономики! Если вы выключите этот двигатель, то получите то, что мы видели на примере Советского Союза.
Рыночная экономика может быть эффективной, только если государство сосредотачивается на собственно государственных, «коронных» обязанностях: национальной обороне, полиции, дипломатии, тех видах научных исследований, которые не могут вестись по частному почину. Экономика за исключением указанных сфер должна быть доверена частному почину, частной предприимчивости, позволяющей людям самостоятельно зарабатывать деньги.
Государство должно быть арбитром и гарантом соблюдения экономической демократии: когда и наемные работники, и самостоятельные предприниматели, и пенсионеры могут выбирать по своему усмотрению род своего образования, пенсионного обеспечения, предпринимательской или профессиональной деятельности и т.д.
— Вы действительно считаете, что экономическая демократия может существовать в современном мире?
— Да, если существуют границы. Границы ведь это вовсе не препятствия, не плотины. Границы — это фильтры, с помощью которых вы определяете количественный и качественный состав вашего обмена с внешним миром — в зависимости от интересов ваших потребителей, а также ваших производителей.
Один из главных элементов политической независимости — как можно большая экономическая независимость. Конечно, целью не является автаркия, но — самостоятельность. Мы прекрасно знаем, видим, что некоторые страны неустанно заботятся о нефтяной гегемонии, пищевой гегемонии, ядерной, военной гегемонии. И если мы хотим сохранить нашу независимость, мы должны блюсти независимость наших внутренних рынков, где экономическая демократия — равенство предприятий, компаний — должна поддерживаться в возможно большей степени.
Уничтожение национальных границ отдало французское производство — промышленное, ремесленное, сельскохозяйственное, а также и французскую торговлю — во власть зачастую дикой конкуренции внешнего мира. Так, Европа почти убила французское сельское хозяйство: в него приходит 8 000 молодых людей в год, а 45 000 людей уходит на пенсию. И каждые 15 минут во Франции исчезает одна семейная ферма. При этом никто в ЕС не объясняет, почему из США в Европу завозятся, например, миллионы тонн кормов для скота — в прямой ущерб нашим производителям.
Их же заставляют индустриализировать свое хозяйство, особенно выращивание скота и птицы, до степени совершенно искусственной «рентабельности». Что приводит к экологическим катастрофам. Ведь сельское хозяйство само по себе не есть «промышленное производство». Оно имеет дело не с «переработкой сырья» и «сборкой комплектующих», но с живой жизнью растений и животных.
Чтобы восстановить нормальную сельскую жизнь во Франции, увеличить объемы сельскохозяйственного производства и обеспечить нашу продовольственную независимость, нам нужно покинуть Европу Маастрихта.
— Вы действительно готовы покинуть «зону евро»?
— Чтобы осуществить необходимые реформы и проводить свою политику, нам необходимо стать хозяевами собственной судьбы. А весьма большая часть нашего суверенитета сегодня отдана Брюсселю, и еще больше будет отдано в 2003-2004 годах. Мы больше не являемся действительно свободной и независимой страной.
Евро — это ведь просто инструмент. Инструмент осуществления идеи политически единой Европы! Эта же идея — совершенно противоположна, антиномична идее суверенной и независимой Франции. Вот почему я против евро.
Сегодня евро — это вовсе не общая валюта для Европы. Никто бы не возражал против существования евро в качестве общей валюты. Но введение евро в качестве единственной валюты несет с собой весьма пагубные последствия. Мы лишаемся бюджетной независимости, а стало быть, и нашей социальной независимости, и нашей экономической независимости.
Возьмем конкретный пример, когда мы обязуемся соблюдать установленные критерии бюджетного дефицита, скажем, 30%. Тогда в случае кризиса единственный инструмент для исправления его социальных последствий, остающийся в руках государства, — это уменьшение заработной платы, пенсий и пособий. И никаких других возможностей! Я считаю такое положение крайне опасным.
Нам просто придется отказаться от столь опасных обязательств, связанных с евро, а возможно, и вовсе покинуть «еврозону». В этом нет ничего сверхъестественного! Ведь существуют страны ЕС, не вошедшие в зону единой валюты: Дания, Англия — они сохранили свои денежные единицы!
Я считаю, что сегодня — время не создания империй, но время их разрушения. Мы видели исчезновение европейских империй. Мы видели, как совершенно неприступная, как нам казалось, империя СССР разрушилась сама собой. Мы видим сегодня, что угроза нависла над другими странами: чтобы быть нациями, им требуется определенная степень однородности национальных интересов, чувств, культур и т.д.
Количество членов ООН не перестает расти, и в этом нет ничего странного. Это желание самостоятельности было бы странным, если бы само течение истории шло в другую сторону. Но я думаю, что наша цивилизация двигается в сторону уточнения, уяснения тех различных черт, которые и определяют своеобразие народов.
— Как вам удается сохранять отношения с такими разными политиками, как лидер сербских националистов, бывший вице-премьер Воислав Шешель, и лидер турецких исламистов, бывший премьер-министр Неджметтин Эрбакан?
— Я поддерживаю отношения с людьми, имеющими те же убеждения, что и я. Даже если эти националисты находятся в антагонистических отношениях между собой.
Мой друг господин Шешель — сербский националист, патриот и герой страны, бывшей давним и близким другом Франции. Страны, которая подверглась, с нашим участием, совершенно несправедливой и даже аномальной агрессии. Дружба с Шешелем вряд ли вызывает у вас удивление.
Что побудило меня встретиться с Эрбаканом? То, что он провозгласил в Турции, что там не дозволялось, — религиозную свободу, точнее, свободу религиозного образования. (Турция, как известно, управляется масонским военным режимом, сильно американизированным.) Мы тогда обсуждали с Эрбаканом то, что нас объединяет, — его нежелание вступать в Европейский союз.
Турция — великая страна, с великой цивилизацией, с нормальным будущим важной региональной державы. Но она не европейская держава. И если мы признаем европейской эту страну, находящуюся, кстати, в Малой Азии, то почему не разрешить вступление в ЕС и Израилю? А затем — Ливану, Египту, странам Магриба, Судану? Лягушка раздуется до размеров быка и, разумеется, лопнет. Увеличение количества членов ЕС с 15 до 30 стран — не что иное, как строительство вавилонской башни. Такое же, как и искусственно навязываемая сегодня странам и народам так называемая глобализация.
Глобализация есть вполне конкретный феномен конкретной эпохи, а не некий итог развития человечества. Он связан с техническим развитием и заметным увеличением народонаселения. К этому феномену можно относиться двояко. Можно воспринимать его критически и осторожно, как это делают люди вроде меня. У нас ведь есть возможность не принимать в качестве неизбежных все те последствия, которые вытекают или могут вытекать из этой ситуации. А можно, как это делают глобалисты, говорить: «О, это замечательно! Эта глобализация — начало великой революции, которая окажет влияние на всю нашу глобальную деревню, на весь наш мир!»
Эта странная сентиментальность ни к чему хорошему, конечно, не приведет. Меня в этом смысле удивляет отношение нынешней европейской, американской и в какой-то степени русской дипломатии к индийско-пакистанскому противостоянию. Оно вполне может потрясти мир. Это ведь не мальчики бросаются шариками из бумаги, это две ядерные державы с более чем миллиардом населения. Причем нет никакой уверенности в том, что их режимы контролируют сами себя и уж тем более, что они контролируются их населением. Все это очень опасно.
Я изумляюсь, читая газеты, скупым комментариям на третьих страницах, в то время как первые посвящены... мировому чемпионату по футболу. Что может быть важнее футбола?! Какое ребячество!
Я нахожу это ребячество политиков нашего времени поразительным, если хотите. Людей, подобных мне, зовут экстремистами. Но раз за разом наши анализы и оценки оказываются справедливыми.
— В свете происшедших и происходящих в мире событий что вы думаете об опасности исламского экстремизма?
— Она существует сегодня, как и всегда. Не надо быть наивным и думать, что эти люди не способны сделать то, что было сделано. И если они это сделали — нужно их уничтожить, вот и все. Правда, есть еще люди, чья политика привела к этой реакции, к этому возмущению, к этой досаде и ярости. Эти люди тоже должны чувствовать свою вину.
Например, американцы, представляющие собой самую мощную и богатую страну мира, привели своей осознанной политикой к насильственной смерти более чем миллион иракских детей. И эта политика, совершенно естественно, должна была породить настоящую ярость против людей, ее проводивших. Иракцы вполне могут сказать: вы оплакиваете 3 тысячи погибших на Манхэттене, а мы потеряли более 1 миллиона только детей! Конечно, они погибли не во время войны, а угасли тихо и незаметно, совершенно неинтересно для Си-эн-эн.
Говоря об опасностях экстремизма и экспансионизма, следует помнить, что мир ислама никогда не приходил в движение иначе как под давлением демографии, как это было и с любым другим перемещением больших людских масс. Конечно, нет нужды скрывать завоевательный характер ислама, но причина экспансии исламского мира — не религия, но демография.
Сегодня эти народы выражают себя в традиционных, исторически известных формах, и один из элементов, объединяющих исламский мир, — это ислам. А это религия в одно и то же время политическая, нормативная и дающая простор экстремизму. Который, в свою очередь, опирается и на ее демографическую мощь, и на возможность различных интерпретаций этой религии. (Здесь нет внешнего и общепринятого авторитета, и каждый при желании волен давать свое обоснование едва ли не любой идее.)
Но, еще раз повторюсь, опасность для нас проистекает в меньшей степени от внешних сил и в большей — от нашей внутренней слабости. И так как мы не можем по большому счету сделать что-то с внешней опасностью, следует начать с уменьшения нашей внутренней слабости.
И прежде всего с нашего демографического усиления, для чего необходима серьезная деятельность государства в поддержку семьи. Мы должны увеличить нашу рождаемость и прекратить работу насоса, всасывающего иммигрантов. Мы должны показать людям за границей, что они должны решать свои материальные проблемы в своих собственных странах. Потому что у нас они больше не смогут получить ничего. Потому что все преимущества будут на стороне собственников этой страны, то есть ее народа.
— Что вы думаете по поводу продолжения суда в Гааге над Слободаном Милошевичем, которого впору объявить одним из первых в Европе борцов с исламским экстремизмом?
— Эта международная юстиция в Гааге — совершенно сумасбродная вещь. Она не может быть не чем иным, кроме как инструментом политического давления. В данном случае американцы более или менее скрытно инспирировали создание этого трибунала. Они не предполагали, разумеется, что кто-то может потом потребовать их самих в качестве ответчиков.
Конечно, я не думаю, что главы государств должны быть неподсудны. И я не считаю, конечно, Милошевича святым. Но тот процесс, героем которого он сегодня является, это процесс исторический, политический, где юстиции почти нет места.
— А как вы относитесь к своим противникам по первому туру президентских выборов — Жаку Шираку и Лионелю Жоспену? У вас есть какие-то личные отношения?
— Нет, особых личных отношений нет. Хотя я всегда удивлялся, например, короткой памяти Ширака. Он неоднократно клялся всеми возможными клятвами, что никогда не встречался со мной и не пожимал мне руки. Но вот вам фотография в недавно изданном альбоме: мы здесь явно пожимаем друг другу руки.
Ширак всегда был лучшим другом левых. Это он обеспечил переизбрание Миттерана. Это он объявил анафему тем 15% правых, которые голосовали за Национальный фронт, оттолкнул их и тем обеспечил победу левых на парламентских выборах 1995 года. Для него это совершенно нормально.
С Жоспеном мы встречались несколько раз во время дебатов, и в общем, не знакомы. Человек он приличный. Хотя, к сожалению, во время местных выборов 1998 года он однажды обвинил Национальный фронт вслед за Шираком в «ксенофобии и расизме». Но после поражения в первом туре он повел себя весьма достойно и, кстати, не выступал с призывами поддержать Ширака «в целях спасения Французской Республики от этого ужасного Ле Пена».
— Лидер Компартии Робер Ю стал первым, кто призвал голосовать за Ширака. Чем объясняется столь стойкая взаимная неприязнь между вами и французскими коммунистами, да и другими крайне левыми?
— Я происхожу из весьма скромной бретонской семьи, мой отец-рыбак погиб в море в годы войны. В социальном смысле я мог бы быть коммунистом. Но я не стал им по причинам культурного порядка, потому что в нашей деревне, Трините-сюр-мер, коммунистами была только всякая сволочь. Любители поколотить своих жен и поболеть вместо того, чтобы идти на работу. Было их человек тридцать, которые всегда были готовы искать причины любых неурядиц в других, но в себе — никогда.
Я ходил на ловлю сардин на таком коммунистическом судне. Это было очень плохое судно, с очень плохим капитаном, очень плохим экипажем. Но они были воодушевлены идеей о том, что все это по вине других. Это меня отталкивало.
И еще была одна причина, когда я уже был студентом, мне говорили, что капитализм — это присвоение хозяином того богатства, которое произведено рабочими. И я думал: если капиталист присваивает 80% того, что производится рабочими, значит в стране, где отсутствуют капиталисты, рабочие должны быть в 5 раз богаче! Тогда почему я не вижу у нас в Бретани советских туристов-рабочих? Ведь они должны быть в 5 раз богаче нас!
Когда мне говорили о советских успехах в науке, я отвечал: пойдите в Сорбонну, посмотрите на потолок там и вы увидите множество имен великих русских ученых. Задолго до 1917 года Россия имела прекрасных ученых, артистов, художников, музыкантов! Не коммунисты создали все это!
Я бы не удивился, если бы Путин потребовал возвращения всех тех сумм, которые были направлены, например, Французской коммунистической партии. Думаю, что России сегодня определенно не повредили бы все те средства, которые были в свое время направлены на покупку роскошной недвижимости для руководителей Компартии, настоящих «кавиар-гош» (прозвище для руководства левых партий, любящего широко пожить. — А.Ф.). Пора сказать председателю ФКП: «Господин Ю, верните деньги!»
— Вы никогда не скрывали своих особых чувств по отношению к России, к ее культуре и истории. Скажите несколько слов о ваших предпочтениях в области искусства.
— Я желаю, чтобы Россия вновь вернула себе достоинство и силу. Страны с таким народом, с такой территорией и историей сегодня явно не хватает в мире — для геополитического равновесия.
Я лично, будучи французским патриотом, испытываю огромную симпатию к России. У меня всегда были хорошие отношения с белыми русскими из первой эмиграции. Они вдохновили меня на издание пластинки «Марши Русской императорской армии». Точнее, это был господин Скрябин, поручик Императорской гвардии, который познакомил Францию с этой музыкой. Пластинка была записана оркестром Республиканской гвардии. Это было двадцать пять лет назад.
Я также интересовался русским балетом, танцем, я очень хорошо знал Сергея Лифаря, однажды даже был секундантом на его дуэли на шпагах (Лифарь был тогда ранен в руку) с маркизом де Куэвас, директором «Гран бале де Монте-Карло». Я знал таких известных русских танцовщиков во Франции, как Сирил Атанасов, Серж Головин, Жорж Скибин.
Всегда помню мелодию русского народного гимна. (К восторгу присутствующих поет «Боже, Царя храни!».)
Я всегда хотел встретиться с Солженицыным, но когда он был здесь, вокруг него слишком плотно держались некоторые люди и не подпускали «посторонних». Но, может быть, я увижу еще его в Москве.
У меня много друзей среди русских, один из них — Илья Глазунов.
— У вас в доме висит портрет, написанный Ильей Глазуновым еще в 1960-х годах. Расскажите о нем.
— Это было в 1968 году, во время первой выставки Глазунова на Западе. Он тогда задержался здесь из-за забастовки почти на месяц. У меня был друг русского происхождения. Он и пригласил меня на встречу с русским живописцем, который «думает как мы».
Глазунов приехал из коммунистической страны, но явно не был коммунистом. Его живопись вдохновлялась традицией, историей и т.д. Мы познакомились, понравились друг другу, и он сделал мой портрет. У него, кстати, в это время не было отбоя от заказов разных важных буржуа левого толка. Но он сделал мне этот прекрасный подарок.
Одну вещь я не могу понять сегодня в России. Почему писатель Лимонов находится в заключении? Это какая-то игра полиции, спецслужб?
— Наверное. Ведь нет никаких логических объяснений этому заключению. Вряд ли Генеральная прокуратура озабочена политической рекламой этого левого интеллектуала. Я сам никогда не считал Лимонова близким себе писателем, но держать его в тюрьме — просто глупо. Конечно, он часто произносит вещи более или менее «ужасные» с точки зрения властей, но...
— Но это борьба! Политическая борьба не ведется молча!
— Среди ваших друзей есть известные деятели кино, литературы и искусства...
— Такие, как Клод Шаброль, например? Да, но вы знаете, во Франции весь артистический мир вовсе не плюралистичен, но подчинен одной единственной идеологии, левой и крайне левой. Не все, конечно, разделяют левые взгляды, но все обязаны прислушиваться к ним и принимать во внимание господствующее мнение.
Здесь, во Франции, властвует интеллектуальный терроризм. Многие люди не решаются со мной знакомиться или не решаются открыто демонстрировать это знакомство, опасаясь того давления, которое может быть на них оказано. Трудно всем быть столь же смелым, как Клод Отан-Лара.
Конечно, такие действительно близкие мне люди, как Брижит Бардо и Ален Делон, слишком знамениты и богаты, чтобы их тронули. Они могут позволить себе все.
— Расскажите в нескольких словах историю создания вами Национального фронта?
— Вернувшись из Индокитая, в 27 лет я был избран депутатом и сразу стал руководителем депутатской группы. Членами нашей группы не были профессиональные политики, но бывшие коммерсанты, ремесленники, предприниматели и т.д. Мы защищали идею французского Алжира, но в 1962 году проиграли выборы. Тогда начался долгий путь через пустыню. После 1969 года (после ухода генерала де Голля) я стал думать о создании право-национальной партии.
Правда, прошло 12 лет, прежде чем в 1984 году наша партия преодолела пятипроцентный барьер. Было очень трудно преодолеть этот барьер: ведь любые выборы стоят достаточно дорого. Но в середине 1970-х годов я получил наследство от одного из моих сторонников, не имевшего семьи. Это наследство (несмотря на то что 70% его ушло на налоги) дало мне возможность политической независимости.
В 1986 году мы вошли во французский парламент, а затем — в европейский...
— Вы и до сих пор полагаете возможным вернуть Францию к экономическому процветанию? Как вы оцениваете итоги прошедших президентских выборов?
— Да, хотя второй тур президентских выборов сопровождался политическим и медийным натиском на меня — прямо советского толка.
Люди были обмануты невероятным враньем о том, что «республика в опасности!» В опасности от кого? От меня? Я ведь не латиноамериканский генерал! У меня нет парашютистов, нет танков, нет профсоюзов, нет ни прессы, ни радио, ни телевидения! Да, это было невероятное вранье!
Врагом Европы и врагом Французской Республики является не Ле Пен. Их враги находятся внутри них самих. Враг республики — бессилие, немощь правления, коррупция, продажность политиков. И разрыв их с народом, потому что они сами отделили себя от нации, от национальных чувств и национальных интересов.
Что было явно заметно в общем волнении «за судьбу республики», так это безмолвное соучастие левых и правых в нежелании приступать к реформам. Именно перед этим препятствием остановился экипаж Сен-Клу (в Сен-Клу находится штаб-квартира Ле Пена. — А.Ф.). Я мог бы привести и другое сравнение.
Ле Пен — это доктор, который говорит вам: «Послушайте, вам нужен определенный режим, потому что иначе вы умрете. И это довольно жесткий режим». Есть и другие, кто говорит: «Не нужно вам слушать этого Ле Пена, господин Ле Пен — экстремист! Я вам дам белого порошка, который вы будете принимать перед завтраком, и вы выздоровеете!»
Вызывает удивление, каким образом миллионы французов, проголосовавших за меня, сумели противостоять невероятному давлению массмедиа, к которому приложили руку руководители всех газет и каналов.
Что отличает диктатуру от демократии? Прежде всего плюрализм, множественность источников информации. При диктатуре государства положение понятно: от газет, журналов, телевидения не приходится ожидать особой разницы во мнениях. Напротив, при видимости демократии люди думают, что все эти средства массовой информации действительно разные. Их различие вроде бы является гарантией демократии.
В моем же случае все массмедиа словно выстроились в одну линию. В окружающем мире могло создаться впечатление, что «Великий французский проект», великая, так сказать, «геополитическая миссия Франции» состоит только в том, чтобы преградить дорогу Ле Пену. Чтобы переизбрать Ширака! Глупо и смешно до слез, но это прошло!
Франция представляет собой сегодня совершенно «тоталитарную демократию». Этакий «тоталитаризм с человеческим лицом». Господин Ширак, кстати, провел выборы в стиле маршала Мобуту.
Посмотрим, что произойдет в ходе парламентских выборов. Все-таки люди получили возможность какое-то время поразмышлять над странностями этого «Великого французского проекта».
Я, кстати, думаю, что мы также стали жертвой массовых фальсификаций в ходе второго тура президентских выборов. После того как в списках осталось только два кандидата, а левые и правые объединились вокруг одной персоны, мы не смогли обеспечить полного контроля за правильностью процедуры голосования. У нас попросту не хватило людей для этого. Так что неудивительно, что во втором туре в муниципалитетах, руководимых коммунистами, Ле Пен получил только 10% голосов.
Я с интересом ожидаю результатов парламентских выборов, потому что их ландшафт напоминает ландшафт первого тура президентских выборов. Наличие большого числа кандидатов позволяет надеяться на взаимный контроль на избирательных участках. Разумеется, газеты, радио и телевидение будут продолжать в том же духе, но по крайней мере я не ожидаю массовых фальсификаций.
Впечатление такое, что довольно много людей были шокированы тем натиском, которому подвергся кандидат Национального фронта перед вторым туром президентских выборов. И вряд ли кто мог не заметить еще одного события. Над толпой, собравшейся вечером после выборов на парижской площади Республики, чтобы приветствовать победителя-Ширака, реяли... иностранные знамена: Туниса, Марокко, Алжира и т.д.
Сразу после наших выборов все европейские правительства начали объявлять о принятии новых мер по ограничению иммиграции. Но — слишком поздно. Стоит обратиться к докладу ООН по проблемам миграции. Авторы предупреждают нас о том, что в течение предстоящих 20 лет Франция должна будет принять 27 миллионов иммигрантов, а Европа в целом — 170 миллионов.
Конечно, для финансовых воротил Нью-Йорка это вполне нормально. Им вполне все равно, будут массы работающих потребителей белыми, желтыми или зелеными, как будут они себя вести и одеваться и т.д. Но мы-то живем здесь, это — наша страна.
Что с того, что вам говорят о том, что «нельзя быть таким строгим, как Ле Пен, и запрещать этим бедным людям приезжать во Францию». Вы сами разве готовы разрешить этим людям приехать к вам, поселиться в ваших квартирах. Да-да, это совершенно законное сравнение!
Нет, не готовы? Тогда давайте спросим весь французский народ, включая самых бедных его представителей: желаете ли вы разделить со всем миром свое собственное достояние? Или вы хотите сохранить это пространство для себя самих?
Я считаю, что любую иммиграцию нужно контролировать, включая и европейскую. Не стоит принимать на веру утверждение о том, что благосостояние какой-то страны может быть связано с отъездом за границу своего собственного населения. Ясно, что при наличии соответствующей экономической политики именно производительный труд этого населения может привести к действительному благосостоянию. Помочь здесь может развитие сотрудничества европейских стран во всех сферах, включая и инвестирование в экономику менее развитых регионов.
Как говорят китайцы, если кто-то голоден, то не давай ему рыбу, но научи ловить ее.
В течение сорока лет (!), основываясь на объективных данных, я говорю о демографической обстановке в северных странах и странах так называемого третьего мира. В одних — постоянное падение рождаемости, в других — демографический взрыв. С каждым годом давление на Европу усиливается. И вместо принятия защитных мер против этого феномена, вместо контролирования глобализации экономики происходила постепенная отмена пограничного контроля, и насаждалась антисемейная политика.
Не только мы, но и, например, Германия находится в том же положении, и Россия. Даже страны, до сей поры имевшие положительную динамику рождаемости, как Испания, Португалия или Италия, сегодня ослаблены. Но если это будет продолжаться далее, если Европа будет столь же пассивно реагировать на эту опасность, то она попросту исчезнет лет через пятьдесят.
Эта европейская, евроазиатская цивилизация попросту исчезнет. Она будет затоплена — физически, психологически, умственно и, разумеется, культурно.
Лидер французских националистов Жан-Мари Ле Пен — настоящий европейский феномен. Для современной Европы 17% голосов, собранных на недавних президентских выборах, — это беспрецедентный результат для кандидата из рядов ультра. В 73 года Ле Пен сохранил способность часами держать в напряжении аудиторию, знакомя ее со своими взглядами на Францию и мир. По крайней мере каждый шестой француз не стыдится открыто симпатизировать крайне правым — таков итог политической борьбы Ле Пена, прошедшего через четыре президентские гонки. Последние годы показали, что Национальный фронт не только упрочил свои позиции в традиционных для него городах, но и отнял голоса у социалистов и коммунистов в тех местах, где те были сильны исторически. Ле Пен — бесспорный лидер в промышленных областях на востоке, севере и юго-востоке Франции. Крайне правые располагают голосами каждого третьего избирателя в районах массовой безработицы. В последние годы ультра-националисты заметно укрепили свои позиции в Италии, Португалии, Норвегии, Дании, Австрии, Нидерландах. Растут симпатии и к немецким экстремистам, в том числе пронацистским силам, которые рассчитывают увеличить свое влияние в бундестаге в результате предстоящих в сентябре выборов. Из интервью, которое сегодня публикует «НГ», становится понятнее, в чем секрет популярности политика Ле Пена, а также многих его единоверцев за пределами Франции.
 |
| Фото Reuters |
Париж-Москва
Опубликовано в Независимой газете от 04.06.2002
Оригинал: http://ng.ru/ideas/2002-06-04/11_france.html
Опубликовано в Независимой газете от 04.06.2002
Оригинал: http://ng.ru/ideas/2002-06-04/11_france.html
